Душегубы. Хроника гонки на выживание - М. Ерник

– Спасибо. Нормально. Работает в лаборатории. Хвалиться пока рано, но кое-какие успехи есть.

– Звонит? Пишет?

– Звонить – дорого. Да и пишет, стервец, мало. Говорит, пока успеха не добьюсь, беспокоить не стану.

– Молодец. С характером, – оценил Кулагин.

– Да, – с достоинством ответил Сайкин. – Это наше фамильное.

– Фамильное? – с нотками недоброжелательности переспросил Кулагин. – Что же ты его с такими фамильными достоинствами в Америку отпустил? Ему что, в родной стране делать нечего?

– Так ведь это, Игорь Дмитриевич, молодёжь. Новое поколение… опять же – глобализация…

– Раньше эта глобализация проще называлась – империализм. А сейчас понапридумывали новых слов…

Кулагин остановился у двери, предусмотрительно распахнутой Николаем.

– И молодёжь распустили… – добавил он в задумчивости.

Тяжёлая рука Кулагина легла на дверцу автомобиля.

– Ладно. Что там у тебя завтра? – повернулся он к Сайкину.

– Небольшой банкет на базе отдыха.

– Это в честь чего? В честь недостроенной больницы?

– Достроим! – успокоил его Сайкин.

– Смотри, на всё неделя, не больше!

– Сделаем, – всё больше проникался энтузиазмом Сайкин. – Приезжайте! Отдохнёте, пообщаетесь с людьми. Люди в вас верят, а вы вдохновляете их своим присутствием. Увидите, как мы преобразили базу отдыха. И Марточку берите, пусть она тоже отдохнёт душой на природе.

– Ладно, – не меняя хмурого выражения лица, согласился Кулагин. – Буду. Жди.

Хлопнула дверь губернаторского внедорожника. Обдав Сайкина и присутствующих чёрным выхлопом дизеля, машина рванула к выходу. И пока она не скрылась за поворотом, и Сайкин, и всё его сопровождение молча смотрели ей вслед. Однако чем больше удалялась машина, тем строже становился взгляд мэра. Когда же едва различимый силуэт её скрылся за поворотом, Сайкин повернулся и, не обращаясь к присутствующим, коротко скомандовал:

– Все за мной!

Под звуки продолжающегося праздника процессия вновь направилась к входу в больничный корпус, но теперь её возглавлял Сайкин. Он медленно шёл в двух-трёх шагах впереди своей свиты с лицом, озарённым мыслью. Сайкин молчал, молчало и всё его сопровождение. Даже Кокошин, удручённый нежеланием губернатора посетить морг, безмолвно смотрел себе под ноги и тяжело вздыхал.

Перед дверью в вестибюль Сайкин остановился. Заложив руки за спину, он смотрелся в матовое стекло двери и тихо покачивал головой. Анатолий Фомич думал. Он думал о городе, и это должен был понимать каждый. И все это понимали. Ни один из присутствующих даже лёгким покашливанием не решался прервать течение этой мысли, пока сам Сайкин не остановил этот процесс.

В ту же секунду лицо его изменилось. Он обернулся, и перед сопровождающими предстал совершенно иной человек. Суровым взглядом он смерил свою свиту. Это был взгляд человека, привыкшего к крови.

– Ну что же, господа, – произнёс он так, что слабонервные могли лишиться чувств. – Для начала…

Сайкин не завершил фразу. Он вдруг заметил, что его сопровождение увеличилось. Чуть в стороне, в тени большого мусорного бака, вытянувшись от напряжения как струна, стоял большой рыжий пёс. Он внимательно изучал Сайкина и при этом нехорошо скалился. Не желая уточнять, кто здесь главный, Анатолий Фомич быстро обернулся и распахнул дверь в вестибюль:

– Войдём в помещение, – приказал он.

Медперсонал, так и не познакомленный с губернатором, а потому утративший всякий страх, не торопился никуда прятаться.

– Все вон, – коротко и тихо предложил им Сайкин.

Вероятно не осознавая масштабов угрозы, медики не обнаружили никаких признаков суеты. Сайкин с недоумением обернулся к Кокошину, но тот тоже проявлял чудеса бестолковости, молчал и лишь преданно смотрел на своего мэра. Инициативу в свои руки пришлось взять его подчинённым. «Девочки, девочки, быстренько…» – донеслось из последних рядов свиты. Девочки не заставили себя просить дважды и, легко порхнув белыми халатами, исчезли в полутьме коридоров. Мелькание белых халатов, едва прикрывающих женские ножки, на мгновение сбило Сайкина с мысли. Но лишь на мгновение. Сделав себе прежнее решительное лицо, он шагнул в направлении хорошо известной после посещения Кулагина палаты.

– Грек, ко мне, – бросил он через спину.

Грек ускорил шаг, догоняя Сайкина, и минуту спустя оба остановились у наполненного до краёв унитаза.

– Что это? – указал Сайкин на унитаз.

Грек внимательно через толщу воды посмотрел на самое дно этого сантехнического сооружения. Вероятно, оно привело его в состояние философского умиротворения, потому что взгляд его приобрёл задумчивость.

– Унитаз? – высказал он предположение.

– А в унитазе что? – задал наводящий вопрос Сайкин.

– В этом? – уточнил Грек.

– В этом, – подтвердил Сайкин.

– Вода, – уже с большей уверенностью в голосе заявил Грек.

– Почему она там?

На этот вопрос Грек ответил не сразу. Какое-то время он задумчиво изучал лёгкую рябь на поверхности воды.

– А где ей быть, – наконец прозвучал его голос.

Логика ответа на секунду поколебала решительность Сайкина, но спасти Грека она не могла.

– Через два дня, – заявил Сайкин, – эта вода должна быть в канализации. Иначе там окажешься ты.

Нарисованные мэром перспективы вывели Грека из состояния философского умиротворения и вернули назад в санузел палаты. Он встрепенулся:

– Да что вы так переживаете, Анатолий Фомич! И без канализации лечиться можно. Большинство больных вообще унитаз здесь в первый раз в жизни увидят…

– Не твоя забота, увидят они унитаз или нет, – перебил Грека Сайкин. – Через два дня канализация должна работать, как швейцарский хронометр.

С этого момента Грек перестал быть интересен Сайкину. Оставив его в санузле один на один с мыслями о швейцарском хронометре, Сайкин вернулся в коридор.

– Штык, – прозвучал его резкий призыв.

Призыв был напрасным, потому что Штык, как и положено любой тени, находился у Сайкина за спиной.

– Слушаю, – отозвалась тень, заставив хозяина тени вздрогнуть и нервно обернуться.

– Штык, что это за дела с лифтом, с аптекой? Почему я всё узнаю последним?

– Потому что вы интересуетесь этим в последнюю очередь, – прозвучал обезоруживающий ответ.

Сайкин смерил свою тень презрительным взглядом. Тень не произвела на него никакого впечатления. Она была мельче, щуплее и гораздо менее выразительной по сравнению со своим хозяином. Нехорошая улыбка исказила лицо Сайкина.

– Ладно, – сообщил он своей тени. – Поговорим в другое время и в другом месте.

Такое предложение могло бы привести в ужас кого угодно, но не тень Сайкина. Тень, вероятно, осознавала, что без тёмной стороны ни один российский руководитель существовать не может, а потому не проявляла беспокойства. А может быть, невыразительная внешность тени не позволяла заметить признаки смятения.

– Все вопросы с аптекой надо было прежде всего провентилировать со мной, – прокатилась по коридору малосвязная речь Кокошина.

Долгое стояние на ногах сильно подействовало на речевые центры и координацию главврача. Поэтому своё предложение он сделал, глубоко прогнувшись в полупоклоне, тяжело опираясь на дверной косяк соседней палаты и почему-то стоя спиной к Сайкину. Мэру такая поза показалась вызывающей.

– Интересно! – отозвался на предложение главврача Сайкин. – Интересно мне, господин Кокошин, когда ты успеваешь нализаться? Полчаса назад ещё человеком был. А сейчас смотрите, как его скрючило.

– Да, – согласился Кокошин. – Вся моя жизнь – это тяжёлая борьба с ревматизмом! Да, в моём методе лечения есть побочные эффекты! А у кого их нет?!

Вопрос прозвучал как утверждение, и утверждение настолько убедительное, что могло заставить задуматься любого. Действительно, достаточно было взглянуть в глаза Кокошину, чтобы удостовериться: побочные эффекты его лечения ревматизма были хорошо знакомы любому практикующему патологоанатому.

– Ревматизм, – продолжал Кокошин, сохраняя верность выбранной позе, – для человека моей профессии это…

Что означает ревматизм для патологоанатома, никто узнать так и не успел. По коридору медленно и грациозно ступала Зинаида Кузьминична Сайкина. К тому моменту, когда Кокошин уже готов был сформулировать значение ревматизма для человека его профессии, нога жены мэра оказалась в поле его зрения. Взгляд главврача скользнул вверх, остановившись где-то на границе с юбкой. Мысли о ревматизме тотчас улетучились, и взгляд Кокошина сделался романтически-задумчивым. Этим воспользовался Сайкин, чтобы бесцеремонно оборвать это лирическое отступление.

– Так, кто-нибудь, – обернулся он назад, – уведите его.

Возникла суета, связанная с попыткой двух женщин довольно хрупкого телосложения оторвать Кокошина от косяка. Возможно, они суетились бы довольно долго, если бы не вмешательство Штыка. Тот нелюбезным движением придвинул Кокошина вперёд, к косяку, что позволило ему гордо распрямиться и, опираясь на своих помощниц, продолжить свой жизненный путь в сторону выхода.